Notice: Undefined index: lang in /home/mvpstudi/ekartbureau.ru/docs/projects_view.php on line 66
Сухая вода
Notice: Undefined index: lang in /home/mvpstudi/ekartbureau.ru/docs/projects_view.php on line 81
Группа "Перцы"
Никита Алексеев
Юрий Альберт
Игорь Бурый
Сергей Волков
Арина Гранцева
Игнат Данильцев
Вадим Захаров
Константин Звездочетов
Николай Козлов
Мария Константинова
Георгий Литичевский
Борис Матросов
Сергей Мироненко
Александра Обухова
Харлампий Орошаков
Николай Панитков
Павел Пепперштейн
Александр Петрелли
Лариса Резун-Звездочетова
Михаил Рогинский
Андрей Филиппов
Даниил Филиппов
Игорь Чацкин
Иван Чуйков
Notice: Undefined index: lang in /home/mvpstudi/ekartbureau.ru/docs/projects_view.php on line 98
Curators :
Андрей Филиппов и Никита Алексеев 01.05.1995 01.09.1995 |
Notice: Undefined index: lang in /home/mvpstudi/ekartbureau.ru/docs/projects_view.php on line 135
Новая география московского искусства
Круг художников, принадлежащих движению московского концептуализма, представляют свое творчество на суд художественной общественности Крыма. Просвещенный зритель может задать вопрос: какую цель преследовали художники, известные своими интеллектуально изощренными проектами, характерными для всего мирового искусства, после эпохи поп-арта, когда предлагали для выставки в Бахчисарайском дворце-музее работы, выполненные в технике акварели? Такой, казалось бы, традиционный ход, действительно, резко контрастирует со всеми их предшествующим творчеством – инсталляциями и объектами. И тем не менее замысел вполне можно счесть удачным. В этом замысле содержится парадокс, как и в самом названии – “Сухая вода”.
Проблема традиции всегда стояла в московском концептуализме достаточно остро. Другое дело, к такой традиции пытались примкнуть “авангардисты”, начиная с конца 70-х годов? В те годы это была линия, восходящая к дадаизму и Дюшану, а предметом разговора было “советское искусство”. Теперь, когда уже так близок конец века, конец “Прекрасной эпохи” в истории европейского искусства, радикальные умы пытаются преодолеть историческую ограниченность модернизма и построить стратегию “возвращения истории в миф”. И тогда возникает образ мира, где
“…вновь без возраста природа,
и дни, и вещи обихода,
и даль пространств как стихи псалма.”
Художники нашли этот мир в Бахчисарае.
Иосиф Бакштейн
Использованы стихи Рильке в переводе Пастернака.
Итак, май и Бахчисарай.
Этот невольный парафраз в рифме Ахматовой адресует нас к конкретности “крымского” проекта, задуманного московскими художниками, - поздней весной провести выставку акварелей в Бахчисарайском дворце-музее. Жанр подробного замысла очевидно не вписывается в современную практику “кураторских” выставок, но не принадлежит также и к дилетантским экспериментам художнической самоорганизации, ведь трудно себе представить, что никогда всерьез не работавшие в технике акварели авторы озабочены созданием аутентичных графических произведений. Обращение художников, обладающих богатым опытом эстетических спекуляций в области “искусства после философии”, к любимой краске китайских пейзажистов и европейских романтиков явно утаивает иную цель, нежели простое отображение ландшафтного изобилия Крыма. Тем не менее, важно отметить, что равно существенными оказываются как средство, так и место репрезентации.
Что касается обращения к месту, к некоему географическому пространству как к объекту эстетизации (в качестве темы и/или среды непосредственного эстетического обживания), то этот метод отнюдь не нов для московской концептуальной школы, к которой принадлежат почти все участники выставки. “Сухая вода” создана по законам классического для названной традиции жанра “выездной акции”, в ходе которой излюбленное место “освящается” в процессе художественного действия. (Напомню, что когда-то территория эстетического притяжения были, в числе прочих, Киевогородское поле под Москвой, Новый Иерусалим).
Разумеется, избранное пространство артистических инвестиций всегда обладает качествами привлекательности – будь то его абсолютная пустота или, наоборот, предельная культурная насыщенность. В своеобразный ритуал канонизации пространства сегодня оказался вовлеченным Крым – Мекка русской художественной богемы всех времен. То, что многослойная культурно-этническая археология Крыма могла бы стать предметом постмодернистской рефлексии, вполне понятно. Однако не деконструкция, ирония или, скажем, любая непрямая речь были избраны авторами в качестве метода. Напротив, их интерес к Бахчисараю как средовому единству выражен через призму частных переживаний, связанных с пребыванием в окрестностях этого города. Представленные картины демонстрируют зрителю набор изобразительных мотивов (руины крепости, камень, гора, слово “акварель” и т.д.), в достаточной степени взаимозаменяемых и, по сути, не значимых, так же, как незначимы могут быть случайно схваченные взглядом детали знакомого и любимого образа, который в памяти всегда остается целым. Естественно, вне контекста каждая из композиций будет лишена самодостаточности, и это лишь подчеркивает, что совершенно не важно, что изображено, важно, где и зачем показано.
Предельная степень персональности высказывания превращает выставочный жест в подобие сакрализующего акта: срежиссированный по строгим правилам священного обряда – круг посвященных, ритуальные предметы (картины) и, наконец, “храм” (Крым) – экспозиционный спектакль переворачивает привычный порядок отношений между художником и зрителем, даже в пост-модернистской ситуации сохраняющий относительную конвенциональность. Знакомая игра взаимных мистификаций и неверных прочтений подменяется условностью таинства, в котором возможны либо полное доверие, либо полное непонимание.
Александра Обухова
Страна, которой нет сегодня, но которая есть всегда
“Вновь подарен мне дремотный
Наш последний звездный рай,
Город чистых водометов
Золотой Бахчисарай ”.
Анна Ахматова
Как угораздило столь изощренную поэтессу срифмовать “рай” и “сарай”, пусть и зная, что “сарай” по-тюркски – дворец? И были ли когда-нибудь эти чистые водометы? Или так же, как ныне, текла Чурук-су, “гнилая вода”? Странно. Но в Крыму все странно. Это страна вечно промежуточная, никогда не ставшая островом, вечно цепляющаяся тоненькой пуповиной за материк. Страна, где есть все – от дольменов до несуразных дворцов Новых Русских, Новых Украинцев, Новых Татар – но где нет и никогда не было собственной культуры, если не вспоминать каких-то никому не ведомых тавров. Это зона вечных встреч и вечных разрывов. “Ultima Thule” абсурдной истории: в черном крымском небе “бессмыслицы звезда” горит донельзя ярко. А в тысячеслойном пироге крымской истории найти можно что угодно, причем кажется иногда, что эти находки специально кто-то сфальсифицировал, более того, что они множатся, мутируют, живут сами – как “хрёниры” из Борхесовского “Тлён, Укбар”, “Orbis Tertius”. Даже топонимика этой страны удивительна. Либо ни к одному из внятных языков не возводимые названия, либо наспех, лишь бы как-то отличить одно место от другого, греками придуманные “Круг”, “Знак”, “Маяк”; или же какой-нибудь Кацивели – придет ли в голову, что так можно извратить “Castro Vecchio”, “Старый Замок”? А потом многочисленные “водяные” татарские имена, довольно странные для засушливого Крыма – все эти Балаклава, Карасу-Базар и прочие… В этом смысле название нашей выставки, «Сухая вода», могло вполне быть именем какого-нибудь местечка. Впрочем, есть уже русское Сухо-Безводное, екатерининские помпезные Симфрополь да Севастополь, да достижения тех времен, когда в Крыму высочайшим мановением сажали вместо кипарисов березы, - невыносимые Лучистые, Веселые, Богатые, Прозрачные, Обильные и трудолюбовки.
Крым столь же напитан, пропитан историей, как крымский воздух пропитан запахами трав, цветов, моря. Но эта история столь же неуловима и прозрачна, как крымский ветер. Абсурдность и теургичность истории… Крым похож на дзенский коан, на “поэзия должна быть плоска, как песчаная река”. Недаром столь разные люди как Мицкевич, Пушкин, Хлебников и Мандельштам, испытывали здесь нечто вроде сатори. История и природа сливались, и человек прорастал сквозь эту прозрачную, неуловимую глубину, превращая абсурд во что-то, что должно писаться с пропуском одной буквы, как евреи пишут по-русски “Б-г”, чтобы не захлебнуться в неистинности и идолопоклонстве. Прав был Ницше, когда сказал, что любое значение, любая вера ложны и абсурдны, если не прорастут сквозь отдельную личность.
Крым – ничей и каждого. Не русского, не украинца, не татарина, не иудея. И каждого из них.
Мне представляется, что художники, участвующие в выставке “Сухая вода”, пытаются каждый по-своему, вот так “прорасти” сквозь Крым. Для них эта страна – уже давно не столько место летнего времяпрепровождения, столько пространство, куда возвращаешься. Мир вроде бы совсем знакомый, но все время новый.
Большинство этих художников редко работают акварелью. Использование этой техники – в некоторой степени над собой, но насилие, так сказать, легкое и справедливое. В акварели ничего не исправишь, требует большей моментальной ответственности, чем строительство инсталляций или живопись маслом по холсту. Кроме того, мне кажется, что акварель очень соответствует сухому, прозрачному Крыму, почти окруженному водой. И, прикасаясь влажной кистью к сухой краске, художники стремятся разобраться каждый со своей личной мифологией. Пытаясь одновременно пробиться сквозь заслоны лживых социальных и исторических клише.
И в этом смысле очень значимо и радостно, что выставка происходит в Бахчисарайском дворце, впитавшем собою мысли и творческие усилия стольких великих и стольких незаметных людей…
Никита Алексеев
В следующем году в Бахчисарае
Все города имеют в основном два прообраза, два города – образца. Это Рим и Иерусалим. Причем, подражание Риму обнаруживается чаще и в более откровенной форме. Города либо прямо именуются Новым Римом (Константинополь – Стамбул), Третьим Римом (Москва), либо откровенно подражают ему в своем архитектурном убранстве (Санкт-Петербург, Берлин). Подражание Иерусалиму более редкое и не такое явное.
В сущности, до последнего времени я уверенно мог говорить только об одном Новом Иерусалиме - подмосковном. Но недавно Андрей Филиппов рассказал мне о том, что в караимской традиции Чуфут-Кале – пещерный город-крепость в окрестностях Бахчисарая – также рассматривался как повторение Иерусалима. Такова была его духовная значимость и таковы были его топологические соответствия. Впрочем, основные топологические составляющие у всех городов, даже более древних, чем Иерусалим, очевидно, одни и те же: дорога, гора-холм (Кремль, Капитолий), сад (в т. ч. сады Семирамиды). Кстати, «Бахчисарай» по-татарски значит «Сад-дворец». Сад – прирученная и огороженная природа в отличие от неукрощенной чащи. Здесь указание на то, что между горами и природой нет противоречия – они в разных плоскостях. Набоков вспоминает о каком-то римском полководце, говорившем, что Рим там, где он ставит свою палатку. А Клод Леви-Строс предлагал относиться к Нью-Йорку не как к городу, а как к Природе. Он, кстати, ничего таким образом не хотел осудить, но в наш лексикон так и вошли “Каменные джунгли”. Но в каком-то смысле настоящих городов уже больше нет. Тех городов, которые в действительности соответствовали бы своим архетипам. Какая, в сущности, разница – что руины Боробудурта среди бирманских джунглей, что руины, или, если угодно, памятники – остатки старой Москвы среди джунглей немосковских? Разве старые-новые города не являются руинами-экспонатами самих себя и разве по-настоящему (т.е. идеально) не существуют они лишь в сознании поэтов и художников?
Я беру акварельную бумагу, коробочку с надписью “Ленинград”, и струи Бахчисарайского фонтана ассоциируются у меня с цветной слезой, стекающей с моей колонковой кисти.
Георгий Литичевский
Два стихотворения П.П. из романа С. Ануфриева и П. Пепперштейна «Мифогенная любовь каст»
Мыс Фиолент.
Описания льда и подводных пейзажей
Бесконечны и сладостны, словно полуденный сон.
Их считают на дачах, в бездонных уборных и даже
На задворках больниц – те, кто в синюю плесень влюблен.
Описания холмов… Ах, не надо! О Юге так больно
Вспоминать иногда, ведь немеркнущий Север в душе!
Милый мыс Фиолент! Мы храним тебя тихо, подпольно
В нашей темной обители, в заледеневшем борще.
Никогда не забыть тех блаженных времен, когда люди
По дороге в кино покупали в ларьках эскимо,
И асфальт в лепестках превращался в породистый студень,
Под сандалики деток ложась, устилая зеленое дно.
Нет предела любви! И усталости нету предела.
Наша память не в силах держать на весу этот сор:
Только русская девочка – девочка в платьице белом
По тропинке бежит, удаляясь в загадочный бор.
Фиолент! Фиолент! – это ржавые шепчут засовы,
И жуют лепестки, что случайно застряли в рамках.
Фиолент! Фиолент! – проверяют германские совы,
Дроссельмейер молчит. Он в камзоле сидит на часах.
***
Когда строители сидят
После бессмысленной работы,
В окне фургончика закат
Встает, как эхо их зевоты.
Лекарствие подняв со дна,
Вкушать его в тиши аптечной…
У них есть девочка одна –
Их ангел стройки бесконечной.
Она в носочках голубых
Все скачет по бетонной глыбе…
Забыть о ней! Забыть живых! –
Одна мечта у нас, «на Сгибе».
1990.
Проект: Бахчисарай 1994
1.Число «9» в Крыму
У татар прочитание девятки проявляется преимущественно в девятикратном ритуале, что означает почитание королей девятикратным касанием земли головой и девять подарков девяти различных видов.
Позднее мы еще вернемся к девятке, здесь заметим лишь, что число девять в истории Крыма и в истории последующих отношений с Крымским ханом выделяется совершенно особым образом.
Кроме только что упомянутого девятикратного ритуала и девятикратного дароприношения уже Пейсонелъ ввел девять столиц, которые находились в Крыму до строительства Севастополя при Османском господстве. А именно: Бахчисарай, Каффа, Караджа, Гещлеве, Оркапуй, Балаклава, Судак, Керчь и Еничара. И девять территорий, непосредственно граничащих с Крымом, с которыми Крым находился в непосредственном общении. Это Молдавия, Валахия, Бучак (Бессарабия), Добруджа, Болгария, Кубань, Дубоссар, Черкесия, Кабарда.
Девять различных наций населяли Крым: татары, турки, арабы, ногайцы, черкесы, греки, армяне, евреи, болгары.
Девять – число знаков достоинства ханства:
мех и лошадь, колпак и цапля, барабан и знамя, лук и стрелы и девять пуговиц одежды.
Высших достоинств империи было тоже девять: хан, калга, нурредин, ханага, обрек, щиринбек, визирь, дефтердар и кади.
Великих крымских ханов также девять.
Хаджигирей, основатель династии, Менглигирей, который подчинился завоевателю падишаху Мохаммеду; Девлетгирей, Бора Гасигирей, Бехадигирей, Исламигирей, Селимгирей, Девлетгирей, Мубарак султан и Крымгирей.
В конечном итоге история Крыма охватывает в целом 54, то есть 6 раз по 9 правительств при Османском господстве.
2.Девять – число даров
Теперь мы вернемся к теме, затронутой в начале: о предпочтительном отношении турок, монголов и татар к числу «9».
В турецкой истории число «9» появляется уже на празднике Огошхана, на котором были забиты 900 лошадей и 9 тысяч овец. Было наполнено девяносто девять чанов напитками, девять коньяком, девяносто кумысом.
Подарки, которые принцы приносили при восхождении императора монголов Менгухана, было девять раз по девять, а именно: девять частей от девяти различных вещей.
При предпоследнем хане Золотой Орды – Кучуке Мохаммеде – венецианский консул послал ему, его матери и его полководцам подарки в излюбленном татарами числе - “9”. Эти подарки, по пути в Персию, принес посланник республики Есафа Барбара. Перед Тимуром появился посол Ахмед Джелайр с подарками в татарском числе – каждого вида по девять. Князь Ширван почтил покорителя мира подарками из девяти сабель, девяти луков, девяти платок, девяти балдахинов, девяти чаш, девяти кусков дорогой материи и восьми рабов. Девятым он изобразил самого себя. Столь милостиво Тимур принял эту низкую лесть, столь же немилостиво принял он баесидов, которые, нарушив татарское число “9”, принесли в дар десять лошадей.
Так как крымские ханы являются выходцами из дома Чингиз-хана, то и нечего удивляться, что девять раз по девять остается священным числом приданого их дочерей. Оно состоит из девяти раз по девять шуб, такого же количества кафтанов, рубашек, матрацев, перетянутых золотом, серебром и шелком, и такого же количества льняных простыней. Опираясь на это древнее пристрастие турок, монголов и татар к числу “9”, автор предлагает работу, состоящую из девяти раз по девять отрывков.
3.
Весной 1675 года Ибрагим Паша, грузин, Санчакбей Очаковский (зять султана Мехмеда Четвертого), пересек Днестр, заставил татарского хана прервать переговоры с Польшей, взял в плен польских посланников, которых Собески послал на переговоры, и держал их несколько недель.
В начале июля турецкие войска и казаки Хмельницкого объединились с татарами и покорили много польских крепостей.
(Ян Собески) “На нашем короле был черный кафтан. Он сидел на буланой лошади с палашом в руках. Король был опоясан золотой цепью, и он приказал всем польским солдатам, принимавшем участие в сражении, от самого высокого до самого низшего ранга, опоясаться соломенным канатом, чтобы отличаться от турок Селимгирея, для того чтобы немцы не стреляли в своих вместо турок, так как они носили похожую одежду. Селимгирей во время сражения только коснулся нашего правого фланга своим ста пятидесятитысячным войском татар, не сделал ни одного выстрела и незаметно удрал, оставив турок в беде, чем немало помог нашей победе ”.
То, что Дьяковский рассказывает здесь о татарском хане, подтверждает то, что можно прочесть в “Истории Силихдара”, а именно: неугасимая ненависть, которую хан испытывал к Кара Мустафе.
Очевидно, нам не стоит повторять здесь историю Крымского полуострова до господства Гирея, как это было подробно описано русским архиепископом Могилевским и русским князем Дмитровым во время его первых путешествий в Крым. Заметим только, что ни у одного, ни у другого ничего не сказано об основании столицы Крыма – Бахчисарае, который был построен по приказу Батыя, сына Джуджи, который, в свою очередь, был сыном Чингизхана 650.
Многие историки не хотят верить тому, что предрекали старые сказания, что именно татары, может быть, действительно сослужили христианам великую службу при снятии осады Вены. Очевидец из ближайшего окружения короля, камердинер Дьяковский, рассказывает об этом. Один турок тоже подробно писал об этом. В “Истории Силихдара” мы читаем: “Хан, который к моменту начала осады вместе со своими татарами был шесть часов вне Вены, охраняя каменный Александровский мост, переброшенный через Дунай, был бы в состоянии препятствовать подступавшим к мосту немецким и польским войскам перейти реку. Но он не выступил им на встречу, и они смогли таким образом перебросить свои основные силы чрез реку и ударить в тыл войску ислама. В тот день (9 сентября) хан Мурад сидя на своем коне и упершись рукояткой нагайки в бок, наблюдал с возвышенности, откуда хорошо было все видно, как гяуры несметными полчищами переходили мост. Его имам приблизился к нему и предостерег его: “Мой хан, если вы хотите уничтожить гяуров, которые уже в огромных количествах перебрались сюда, то нужно отрезать путь остальным”. “Ах, Эфенди, - возразил хан, - Ты ведь не знаешь, как опозорил нас этот турок Кара Мустафа Паша! То, как он с нами обошелся, доказывает, что он не уважает нас даже настолько, насколько гяуры уважают господарей Валахии, Молдавии и Трансильвании (Кантакузенос, Мавро-Енис и Имре Текели). Как часто я писал ему о силе и передвижениях врага и сообщал ему: “Враги превосходят нас в силе. Выводи войска и орудия из оврагов. Тогда мы сможем, если дело зайдет так далеко, дать битву на поле. Или дай возможность нам отступить и привести войска в безопасность!”. Но он упрямствовал и не внемлил моим словам. Вновь и вновь он посылал мне хулительные письма, в которых даже писал, что мы едим вонючую конину! Задержать здесь врага, если бы на то была воля Всемогущего, было бы для меня простым делом, и я осознаю, что это теперь – предательство нашей веры. Но я не могу по-другому! Теперь турки должны увидеть, чего стоит их полководец. Пусть они узнают, что значит воевать без татар”, - сказав это, хан пришпорил своего коня, собрал своих татар и увел их подальше от наступающего врага.
Писша Великий Драгошан
Высокая порта:
Кназ Александер Маврокордато:
1683
Цариградь
Харлампий Д. Орошаков
|
